Текст Жюли Реше «Некропсихоанализ России, или Россия как факап всего» — пример очень хорошей и качественной философской публицистики. Однако в нем есть некоторые кирпичики, которые выглядят ненадежными в общей конструкции, из-за чего аргументация автора предстает местами сомнительной.
Текст начинается сразу с провозглашения спорной аксиомы: «Западное человечество перестало верить в идеологии и осознало относительность любых ценностных и моральных систем».
Во-первых, крайне неточен термин «Западное человечество». Откуда мы берем отсчет, и главное, где заканчиваем?
«Западное человечество» — это кто? Либеральные жители Нью-Йорка и Сан-Франциско? Рэднеки из консервативных штатов Юга? Простирается ли ареал обитания «Западного человечества» до Восточной Европы? Или он заканчивается на Урале? Или вообще во Владивостоке?
Монолитного «Западного человечества» попросту не существует. Этот конструкт слишком сильно упрощает действительность. Его задача: показать нечто бесспорное, что таковым не является.
Франция отличается от Германии, консервативные поляки — от мягкой и толерантной Португалии. Светский лев, житель Пляс-Вандом, и африканский иммигрант из Сен-Дени — это люди из разных вселенных, несмотря на французский паспорт и условное парижское соседство. Неужели все они разом пришли к единому мнению?
Во-вторых, утверждение «Западное человечество… осознало относительность любых ценностных и моральных систем» — попросту неправда. Наоборот, в западном обществе выстроена единая, более-менее подходящая всем модель поведения, основанная на атеистической этике, которая достаточно лабильна в нюансах, но непоколебима в основе: убивать людей нельзя, красть нельзя, нужно быть законопослушным, по возможности вежливым, не мешать жить другим, и тд.
Западное общество не могло перестать в это верить именно потому, что пока оно является обществом. И будет обществом до тех пор, пока существуют сколь угодно спорные единые ценности.
Скорее всего, говоря о «западном человечестве» автор имеет ввиду тонкую прослойку интеллектуалов, живущих в четко очерченной и герметичной вселенной. В мягком идеологическом оазисе, куда не допускаются чужаки.
Далее. «Не стало бога, бессмертной души, справедливости, идеального политического строя и модели семьи.»
Опять же, о ком именно мы говорим? О миллионах мусульман Франции? Это для них «не стало Бога» и модели семьи? О католических и достаточно традиционалистских Польше и Австрии? Или речь исключительно о левых университетских кампусах?
Что касается идеального политического строя, то его не просто «не стало», а он живее всех живых. Строй называется «демократический». Он неотрывен от Европы как таковой. Не зря мы оперируем понятием «Европейские ценности», которые включают в себя демократию и права человека. Именно демократия признана справедливым строем в этой части света, на который опирается европейский политический класс. Вы не можете помыслить о Родриго Дутерте или Башаре Асаде как о европейских президентах.
Идем дальше. «На социальном уровне, отсутствие смыслов — потенциально объединяющий фактор. Раз ничто не истинно, то нет и оснований для вражды и нетерпимости к инаковости. Мир постмодернизма — мир толерантности, лишенный смысла».
Нет, нет и еще раз нет. Встретив расиста, антирасист не будет к нему терпим. Он будет презирать расиста и руки ему не подаст. Любая форма нетерпимости не определяется только лишь формальными внешними признаками. Антисемит ненавидит еврея не за наличие пейсов и бороды. А за то, что еврей, по мнению антисемита, кардинально иной, стоит на непримиримых идеологических позициях и чей взгляд на мир априори не может быть принят.
Ненависть основывается на ощущении опасности, исходящей от Другого. Инаковость была и будет всегда. Следовательно, будет возникать и разделение на группы, навешивание на Других ярлыков предубежденности и новых поводов для ненависти.
Тот, для кого смысл существует, не сможет понять того, для кого никакого смысла нет. Беспринципный не сможет понять излишне принципиального. Данный пассаж может быть справедлив только в том случае, если автор говорит о небольшом количестве людей с абсолютно идентичными взглядами на мир. Это возможно на заседании съезда КПСС, но не там, где есть живая жизнь.
Две короткие цитаты: «обреченная на провал попытка побега к старым формам мироустройства»; «из последних сил сопротивляющиеся пустоте остатки старого мира подают последние признаки жизни.»
Давайте не спешить и не объявлять нечто «обреченным на провал» и умирающим. Марксистские идеологи как-то настаивали, что противоречия в капиталистическом обществе неизбежно будут нарастать, а старый «отживший» порядок уйдет.
«Метамодернизм — это мир толерантности, населенный инвариантными и условными смыслами. На смену постмодернистской тенденции деструкции сегодня приходит метамодернистская тенденция, ориентированная на продуктивный диалог и сотрудничество»
Сотрудничество кого и с кем? Видимо радушных людей с советских плакатов друг с другом, не ведающих о таком понятии как «конфликт».
Забавный парадокс: попавший в мир метамодернизма человек вынужден принимать огромное количества правил… отсутствия правил. А если он, к примеру, не хочет продуктивного диалога? А если он хочет иметь цель в жизни, в отличие от остальных? А если этот человек — злой и деструктивный? Будет ли он допущен в общество, где правил нет, но парадоксально они все же есть?
Более того, человек сформированный такими тепличными условиями — без идеологии и взглядов — окажется совершенно беззащитным перед теми, у кого всего этого в агрессивном избытке. Человек метамодерна не защищен перед реальностью, где отнюдь не все будут милыми, деидеологизированными и толерантными.
Моделируем ситуацию: чемпионат по шахматам. У нас три игрока:
1) Профессиональный шахматист, играющий по правилам — модернист
2) Шахматист, отказавшийся играть по правилам — постмодернист.
3) Как бы шахматист, который теоретически знает правила, но всегда играет как ему заблагорассудится — метамодернист.
В этом состязании метамодернист может выиграть только в одном случае. Если все остальные тоже будут играть по его сиюминутным не-правилам. Сев за один стол с модернистом, метамодернист объективно проиграет. Он занят своими игрушками, ему нет дела до скрупулезного следования правилам и, тем более, обдумывания стратегии.
Что будет делать метамодернист когда ему надо будет играть всерьез? С тем, кто не намерен перебирать кубики и вести диалог? Тот кто знает правила, у кого есть план, и кому чужды инфантильные забавы? И главное: кому нужно непременно выиграть.
Автор предлагает нам модель человека, который может существовать в хорошо защищенном, уютном и теплом мире, где все будут вместе перебирать кубики. Но как добиться этой новой утопии? Как добиться от всех оставшихся модернистов перестать ими быть? Это все равно что выйти перед отрядами конкистадоров Кортеса и Писсаро и попросить их отказаться от огнестрельного оружия и коней для завоевания Америки, потому что «это нечестно».
Раздел, где автор пишет о России, практически во всем безупречен, кроме, разве что, одного предложения.
«Если бы в каждом россиянине не было внутреннего Путина (то есть предрасположенности к страху), не было бы и Путина в Кремле».
Сходным образом можно построить такую фразу «Если бы в каждом корейце не было внутреннего Ким Ир Сена/Чен Ира/Чен Ына (то есть предрасположенности к страху (от себя добавлю, почти религиозному)), не было бы династии Кимов у власти».
Если в этом абзаце вас ничего не смутило, поясню: я нарочно не разделил корейцев на «северных» и «южных». Правильно ли я понимаю логику автора: 38-я параллель является четким разграничением на корейцев у которых есть (был всегда?) внутренний Ким, и у которых нет? Может ли быть так, что у людей одной национальности внутренний трепет перед сильной властью и склонность к демократическому режиму разделяется строго по принципу географического детерминизма? Если нет, то эта концепция как минимум сомнительна.
«Различен и эффект, производимый ощущением отсутствия истинности и стабильности жизненных координат. На Западе это ощущение вылилось в заинтересованность, незлую иронию, открытость и вовлеченность в сотрудничество».
Откуда такая радужная, буквально в духе хиппи, картина мира? Где в ней место реальности?
Вовлеченность в сотрудничество кого с кем? Гражданина Франции Салаха Абдеслама с его жертвами, французскими гражданами? «Золотой Зари» и греческих коммунистов?
Незлую иронию кого? Сумасшедших Джереми Корбина и Найджела Фаража? Движения пяти звезд Беппе Грилло? Антиимиигрантских групп типа Britain First? Мохамеда Лауэж-Булеля, таранившего в Ницце людей на грузовике?
В происходящем виден только страх, который, по словам самого же автора, выливается в фонтаны нетерпимости. Не видно только упомянутого принятия этой реальности и снижения уровня нетерпимости.
Напротив, очевидны обратные традиционным левым представлениям тенденции. Национализм перестает быть ругательным словом. Альтернатива для Германии проходит в Бундестаг. Великобритания настойчиво уходит из ЕС.
Переход из милого хиппи-мира в реальность связан со многими откровенно уродливыми поползновениями, но того требует реальность.
Нынешние европейские (ценностные, и иные) кризисы связаны именно с тем самым пугающим разрушением ранее функционирующих систем координат. Их стало слишком мало для сохранения общества в целости.
Каждый раз Европа остается для нас примером именно из-за способности найти новую систему координат, а не избавиться от нее совсем. Целостность Европы — это борьба за сохранение достаточно консервативной системы (консервативной для автора, так как не предполагает такого радикального отказа от привычной самости), где как раз все понятно и очевидно.
Автор же объявляет эксперимент перехода в новую эру случившимся и, главное, успешным.
Но Европа все еще находится в самом эпицентре эксперимента. Как можно уже говорить о результатах, когда процесс продолжается?
И заключительный удар: «Весь мир потерял все, старые координаты больше не действуют — больше нет критериев, по которым можно определить, кто лучше и кто хуже, кто властвует и кто подчиняется, больше нет религии, государств, национальностей, рас, полов.»
Мой вопрос все тот же: о каком «всем мире» идет речь? Что это за чрезвычайно волевое высшее существо, принявшее за всех нас решение, что «старые координаты больше не действуют»?
Если этот некто сказал, что никаких критериев нет, значит ли это, что я могу с этим тезисом не согласиться, и сказать, что критерии наоборот есть? И мы будем наравне. Так ведь? Выходит, концепцию автора о новом мире может пошатнуть всего один человек с отличными взглядами?
Критерии и координаты никто не отменял, и росчерком философского пера это не делается. Плевать на это будет всем тем (условным) модернистам, для кого будет существовать даже тысячи раз ошибочная, но вполне осязаемая истина.
Для исламских экстремистов. Для ультраправых националистов. Анархистов и коммунистов. Для верующих (даже фальшиво верующих) всех мастей. Главное, для преступников, которые смогут легко захватить власть в мире всеобщего согласия и закабалить тех, у кого больше нет никаких принципов, кому не за что бороться и нечего отстаивать. Не забудьте, эти люди приняли пустоту и бессмысленность жизни. Что им Гекуба?
Проблема на мой взгляд состоит в том, что автор, говоря о неком обществе принявшем метамодерн, вероятно, имеет ввиду очень узкую группу философов/публицистов/художников/музыкантов/писателей, чья общность позволяет им избавляться от старых общностей, как раса, гендер, религия и тд.
Но это смысловая ловушка: они не избавляются от какой бы то ни было принадлежности per se, они просто приобретают новую принадлежность. Там где они объединены не старыми, опостылевшими признаками, но общей идеологией (в данном случае — идеологией отсутствия идеологии).
Задаваясь такими вопросами, как переход от постмодернизма к метамодернизму, важно также понимать, не забываем ли мы о тех людей, которые не живут философскими теориями? Так называемых «простых людей», чьи взгляды устремлены в повседневность. Интересуемся ли мы их реальностью, так легко объявляя их жизненные принципы «устаревшими» и провозглашая очередную «новую эру»? Не получается ли так, что мы самовольно за них решаем, какими им надлежит быть, не спрашивая не только их желания, но и не считаясь с их возможностями?
Не выглядит ли такая безаппеляционность «нового мира» несколько большевистской?
Автор настойчиво говорит о наступившем будущем, об отсутствии идеологии. Но сама же оперирует идеологическими левыми понятиями, которые не подвергает сомнению и хотя бы дежурным попыткам деконструировать их (что необходимо для исследователя даже в качестве разминки). Говорит об относительности морали, но подает всеобщую унификацию со знаком плюс, подчеркивая, что это нечто «хорошее» (напоминаю: если морали нет, следовательно нет «плохого» и «хорошего». Значит любые формы, к примеру, ксенофобии и всего остального должны быть освобождены от оценочных суждений).
Для автора переход в новый «конец истории», где будут действовать абсолютно воздушные, метафизические не-правила, не вызывает сомнений в своей необходимости. Автор не задается вопросом, нужен ли этот переход и чем он чреват. И главное: существует ли этот метамодерн где-то, кроме идеологизированного философского кружка, с головой погруженного в левый дискурс?
Мой вопрос-вывод звучит так: не сигнализируют ли все окружающие события скорее о возвращением (пусть даже временном) в модерн, но отнюдь не о дальнейшем продвижении к «новому человеку» с меньшим количеством животных (читай, априори неправильных) страстей? Задумайтесь: для пересмотра постмодернисткой концепции «всеобщей беспринципности» Украине потребовалась война.
А допустим пресловутый метамодернизм и существует в реальности, а не только на бумаге. Возможно ли, что его наступление объявили сильно раньше срока? Как когда-то объявили эпоху «развитого социализма», в которой не было ни развитого, ни социализма?